В то утро, когда я узнал, что мы едем на мамин концерт, настроение у меня испортилось. Я открыл сервант и стал выбирать подходящую случаю игрушечную машинку. Хотя бы когда у тебя на концерте в руках машинка, ты не чувствуешь себя таким ненужным. Одни выступают и как будто заняты делом, другие слушают и слышат что-то, чего не слышу я. А мне так скучно, что меня вроде бы и нет. Сижу будто в мантии-невидимке. Правда, иногда все-таки бывает приятно. Например, когда мама красивая на сцену выходит, и все аплодируют. Или когда вдруг раздается музыка, которую я уже слышал. Тогда мне уже не так одиноко, потому что я с мамой или с музыкой. Но все-таки разве можно сравнить это, скажем, с театром? Там и страшно, и весело, и сказочно, и захватывающе. И обязательно с приключениями. А здесь, ну откуда здесь приключения на концерте?

Второе отделение подходило к концу, это я по программке понял. Все готовились хлопать и дарить цветы, и когда прозвучал последний аккорд все зааплодировали и стали подходить к сцене. Маму и певицу, тетю Олю, буквально завалили букетами. Я уже было собрался идти к маме, как вдруг все снова расселись, артисты сложили гору цветов на рояль, как всегда делают в подобных случаях, и заиграли «на бис». Это такая пьеса как музыкальный подарок для зрителей, которого нет в программке, но который им будет приятно услышать. И вдруг я увидел, как с рояля на пол упала капля. Потом еще одна, и еще. Пол становился мокрым. А с рояля продолжала течь тонкая струйка воды, а часть ее затекала под пюпитр с мамиными нотами. Я заметил, что мама тоже это увидела, но руки у нее были заняты. Не могла же она бросить играть прямо сейчас. Оказалось, один букет был вставлен в крошечную вазочку с водой, чтобы цветы не завяли раньше времени. Легкая и незаметная она вместе с цветами была завернута в пышную упаковку. И получилось, когда мама положила цветы на рояль, вазочка опрокинулась. После концерта все бросились спасать рояль — принесли тряпки и салфетки, начали собирать воду. А мама с тетей Олей в красивых платьях суетились больше всех. Особенно волновалась самая главная тетя, но все закончилось благополучно.

Я носил промокшие салфетки в помойку и думал, что они все зря волнуются. Это же рояль, а не инерционная машинка, та бы сразу испортилась. Мамин настройщик каждый раз говорит, что роялю нужна влажность. Вот и получилось, что артисты со зрителями как раз об этом и позаботились. 

Больше всего на свете я люблю играть на скрипке.

Моя скрипка совсем маленькая, потому что я и сам еще не окончательно вырос. Мне 5. Вообще-то я учусь играть давно, но теперь пришел на ритмику.

Я захожу в класс, меня встречают Пиф и Барсик. Это игрушечные собака и кот, они всегда с нами вместе занимаются и иногда говорят человеческими голосами. И учительница тоже встречает, но я забыл, как ее зовут. Мне нравится заниматься ритмикой, но в прошлый раз мне было стыдно, потому что я баловался.

У меня в кармане Черная Пантера Марвел.

— Тебе понадобятся свободные руки, поставь его пока на стул с игрушками до конца занятия, — говорит учительница.

Мне нравится слушать ее голос. Но все равно я не хочу ставить Пантеру на стул. Я запихиваю его карман поглубже, так я смогу о нем чаще думать. Хорошо, что мне разрешили.

Учительница садится за рояль и играет музыку. Она похожа на ее голос. Мне даже показалось, что она сначала говорила, говорила, а потом, когда заиграла, я и не заметил, что это теперь рояль. В ней такая тишина, как будто это спит мой братик. Он еще совсем крошечный, воооот такой. Я прищурился и заглядываю в тоненькую полоску между большим и указательным пальцами, чтобы было понятней, какой он малыш.

— Вот, ребята, когда музыка звучит плавно, музыканты называют это красивым словом «легато».

Вот это да! Легато! Я уже знаю легато на скрипке на три, на пять и на семь. Там легато и здесь тоже легато. Я пока не понял, как так вышло, но мне это почему-то приятно.

И вдруг начинается сказка.

— … И мы машем кораблю, который уплывает вдаль по морю все дальше и дальше. А на корабле, может быть, мама или папа, или бабушка, дедушка, или братик или сестричка отправляются в путешествие …

— Я без своего братика никуда не поеду! Куда он, туда и я! — успеваю выкрикнуть я, — он ведь у меня совсем маленький!

И все машут рукой легато, и я тоже машу. И вот корабль превратился в точку и уже почти исчез, и я машу двумя руками, чтобы меня было лучше видно.

— …И только чайки летают над морем и машут своими крыльями…

У меня в горле что-то щиплет и чешутся непослушные глаза. Я тру их кулаками, потому что они плачут.

— Ты плачешь, — говорит учительница. Она подходит и садится передо мной, как будто она теперь маленькая, — может, ты хочешь к папе?

Я сердито мотаю головой, потому что это ужасно глупо. Взрослые всегда думают, что раз ты плачешь, ты что-то хочешь. И еще они думают, что тебя «тронула музыка». А я никуда не хочу и меня никто не трогал, а плачу я просто — из-за братика и грусти, а еще мне жарко.

А потом я вырасту и буду играть на настоящей большой скрипке. И братик мой тоже вырастет. Про ритмику я буду помнить только Черную Пантеру Марвел в кармане. Я забуду корабль и, наверное, так и не догадаюсь, что далекая точка в море — это мое безвозвратно уплывающее детство. И временами лишь тихая светлая печаль напомнит мне знакомую мелодию Моцарта, которая когда-то дотронулась до моей души бережным легато. Но это еще не скоро. А пока я сам плыву на корабле вместе со своей маленькой скрипкой и братиком. Потому что куда он, туда и я.

На суетливые хождения по комнате у Алеши немного места: две трети комнаты заставлены роялем и мебелью, оставшийся трехметровый «коридор» в сторону двери — единственный фарватер: за последние 5 минут он пройден десяток раз. Потому что невозможно просто взять и остановить мысль и движение, когда тебе беспокойно и страшно. И когда внешне ты обычный мальчишка, а внутри у тебя всё устроено по-особенному.

Первая попытка.

В комнате несколько стульев, Алеша садится на один и закрывает уши руками:
— Не могу это слышать. Не играй больше. Не садись туда (за рояль).
— Я сейчас тихонько сыграю кусочек музыки, а потом…
— Хорошо, — соглашается, — давай только без музыки.

Вторая попытка.

Несколько маленьких мелодичных отрывков. Подходит и пытается закрыть крышку. Мир музыкальных звуков резок и чужд. Звуки терроризируют его слух, он обеспокоен и раздражен. Учу как закрыть, аккуратно, не по пальцам и говорю, что теперь сможет закрывать сам, когда захочет. Пробуем столько раз, сколько ему нужно. Возможно, в этом точка его спокойствия.

А может, ну его? Может, щедрая искренность музыки не для всех, а лишь для цельных, собранных, усидчивых, стабильных?

Кажется, он собрался уходить. Он все время спрашивает про детскую площадку рядом с домом.

Сто первая попытка.

— Звери вышли из пещеры, — кладу руки на рояль, — они спали весь день, но вот наступила ночь. И они вышли на охоту.

Прямо сейчас, в эту секунду приходит решение, что главная тема из симфонии Гайдна до-мажор прозвучит так: словно звериные шаги, крадутся в кромешной тьме настороженные восьмушки на стаккато. До-до-ми-ми-соль-соль-мииии, фа-фа-ре-ре-си-си-сооооль…

Встает. Раскрывает руки. Медленно и мерно шагает в сторону двери, переваливаясь из стороны в стороны. Господи. Звери. Они выходят! Вдруг именно в этот момент, под эту музыку и эту сказку музыка перестает быть для него назойливым фоном и становится смыслом его действий.

Но больше всего хочется порадоваться даже не этому, хотя ты присутствуешь при совершенно фантастическом моменте. А тому, что Алеша оказывается настолько захвачен, что легко входит и в следующий музыкальный отрывок, с мячиком. Музыкальные пальчики, сильная доля, и вверх, и вниз, в такт биению сердца и дыханию ритма.

Поглощен, внимателен и сосредоточен. Бесценный опыт вдохновения, эмоционального и эстетического переживания нового уровня. Остановись, мгновение.

После такого занятия со временем приходишь к двум мыслям.

Первая — каким бы ты ни был необычным, нездешним, не таким как все, для тебя всегда найдется своя музыка. Ни слух, ни нюх, ни чувство ритма здесь ни при чем. Никто не скажет заранее, откуда придет та самая, твоя. Пробовать слушать и двигаться, поверяя сердцем и телом, до точки абсолютной гармонии в ощущениях.

И вторая. Если один раз поймаешь ощущение «своей музыки», ты уже не сможешь забыть этот путь. Всегда будешь искать и находить. И не так важно, в сонатах Моцарта или песнях «Битлз».

2 ноября 2019, суббота,
МКЗ «Зарядье», Малый зал,
15.00

• 

• 

В программе: Бах, Каччини, Рахманинов, Сен-Санс, Ростовская

Олеся РОСТОВСКАЯ, терменвокс
Мария МАРТЫНОВА, фортепиано

В 1927 году во Франкфурте-на-Майне состоялась международная музыкальная выставка. Советскую Россию представлял молодой ученый-изобретатель Лев Сергеевич Термен. Он демонстрировал созданный им за 7 лет до этого, в 1920 году, новый электромузыкальный инструмент – Терменвокс (Термен + «vox» – голос). Игра на нем заключается в изменении музыкантом расстояния между своими руками и антеннами инструмента. При этом изменяется ёмкость колебательного контура и, как следствие, – частота звука. Вертикальная прямая антенна отвечает за изменение тона звука, а горизонтальная подковообразная – за изменение громкости звука.

Успех концерта на музыкальной выставке был грандиозный: Термена засыпали приглашениями – Дрезден, Нюрнберг, Гамбург, Берлин… Слушатели восторгались «музыкой воздуха», «музыкой эфирных волн», «музыкой сфер». Кто-то называл терменвокс «небесным» инструментом, кто-то «сферофоном».

К тому времени в Стране Советов изобретение также было признано крайне важным, в частности, для пропаганды электрификации страны. В марте 1922 была устроена демонстрация изобретения Термена в Кремле, на которой присутствовал Ленин. Термен представил терменвокс, объяснял принцип его работы, а Ленин пытался исполнить на нем «Жаворонка» Глинки.

Сейчас существует несколько разновидностей терменвокса, различающихся конструкцией, производятся как серийные, так и штучные модели, сложились различные школы игры на этом инструменте. Но, как ни странно, терменвоксистов (исполнителей на терменвоксе), по сравнению с музыкантами других специальностей, очень мало не только в России, но и во всем мире.

Олеся Ростовская – одна из них. Органист, карильонист, звонарь, она активно пишущий композитор, просветитель и автор научных статей. На терменвоксе начала учиться в конце 1998, а уже в апреле 1999 первый раз вышла играть на сцену. Училась у внучатой племянницы легендарного изобретателя этого инструмента Лидии Кавиной. Первый раз вышла на сцену, проучившись у нее четыре месяца, со своими сочинениями. После этого концерта уже не ходила к Кавиной систематически, зато внимательно анализировала видеозаписи знаменитой терменвоксистки Клары Рокмор, по которым училась как бы заочно.

Партнером Олеси по сцене в этот раз стала Мария Мартынова – выпускница Московской консерватории, яркая пианистка, исполнительница камерной музыки, а также блестящий детский педагог, организатор, автор и руководитель самых разнообразных музыкальных проектов.

КУПИТЬ БИЛЕТ

Источник: https://zaryadyehall.com/afisha/klassika/termenvoksu-100-let-bakh-kachchini-rakhmaninov-sen-sans-rostovskaya/

Ужасно любопытно, что остается в памяти от ритмики во взрослом возрасте.

Сегодня прошел контрольный урок у 4-ых классов. Это итоговое мероприятие, и в 5-ом классе этого предмета уже нет в расписании.

Кто-то сказал: образование — это то, что осталось, когда все забыл. Один запомнит новогодние елки. Другой — особенно любимое упражнение. Я, например, слово «багатель» впервые услышала в начальной школе именно на ритмике. Третий ничего не запомнит, но поставит на пюпитр фугу Баха и, разложив каждый такт на ритмические доли-«капсулы», без труда прочитает с листа заковыристый ритм и полифонию.

— Мария Сергеевна, а чему мы учимся на ритмике?

К. первоклассница, ходит еще с дошкольной группы – умница, решила разобраться в вопросе.

— Ну, ритмика предмет очень необычный, потому что в нем сочетается много разного: и сольфеджио, и гимнастика, и специальность, и история музыки, и этикет. Этикет это…

Пока я говорю, она привстает на цыпочки и вытягивает шею, чтобы получше разглядеть в зеркале у окна отражение симпатичной восьмилетней девчонки и, кажется, искренне восхищается ей. Я тоже ей любуюсь, и она не смущается. А я и не стараюсь смущать. И все эти 70% информации, которые сейчас поступают к ней через зрение, уже никак не связаны моим объяснением про «э…» или как там его. Здравствуй, май. Время контрольных и экзаменов, когда все даже самое серьезное и ответственное все-таки чуточку согревает весенним теплом.

Неожиданные вещи можно иногда услышать про ритмику.

— Вы там занимаетесь ритмом (оу, неужели)

— Это танцы под музыку (и такое тоже есть)

— Там нужно просто ритмично отдавать команды громким голосом (бывает, да: и громкий голос, и команды)

— Ой, я ничего не помню, но мне очень нравилось и всем ставили пятерки (хотелось бы, но нет)

— У нас основной предмет скрипка, а ритмика нам для развлечения (…)

Впрочем, сколько людей столько и мнений, все это к вопросу о многогранности темы.

А вот еще про зеркало, интересно наблюдать.

Одна французская серенада для 4-го класса делается с зеркалом. Все стоят лицом к круг, у одного в руке зеркало. На определенный мотив нужно в него посмотреться, а затем передать следующему по кругу, и так далее. Темп пьесы такой, что «просмотр» каждого участника игры длится примерно 4 секунды. А теперь представьте. Вот у тебя зеркало и 4 секунды. Тебе 10-11 лет, и на тебя смотрит вся группа, а это почти весь мир. Встряхнешь волосами? Покажешь язык? Закатишь глаза? Давай, действуй! Покажи всем, наконец, на какой сокрушительный поступок ты способен!

А теперь главная деталь: зеркало – ненастоящее. Бутафория, каркас с ручкой и закрепленный в середине на подложке лист фольги. Такое «свет мой, зеркальце, скажи». И ты не видишь своего отражения. Зато за эти 4 секунды можешь успеть почувствовать того, кто в тебе живет на самом деле. Кто он, какой, какое у него сейчас настроение. Симпатичный, душевный, открытый. Такому можно подмигнуть, улыбнуться. А если на душе мрачно, пихаешь это зеркало следующему по кругу, лишь бы не встречаться взглядом. А голоса не слышишь, случайно? «Ты у меня красавица», или «хватит крутиться перед зеркалом, лучше делом займись»? Не знаю, не спрашивала.

Когда удается поймать волну, мы говорим о тишине и деликатности в музыке. Например, хлопки в ритмическом рисунке могут иметь не только разную силу, но и разный тембр. И чем тоньше музыкальное чутье, тем точнее и интереснее получается фразировка. Я недавно увидела на ритмическом семинаре, что иногда хлопают вообще беззвучно, но некоторым детям просто необходимо «звучать». Их слух не допустит грубости, они сумеют бережно раскрасить музыку.

Недели три назад, когда между двумя буйными взрывами весенней природы снова наступил почти мороз, к нам в класс залетела бабочка. Обсудили с детьми что такое «анабиоз», засомневались, впадет ли она в него, и решили не выпускать ее за окно в +5С, а оставить у нас до лучших времен. Она сидела на подоконнике до конца уроков. Все еще не раз заботливо оборачивались к окну взглянуть, как она. Спустя несколько дней вспомнили и спросили, куда делась.

— Она, — говорю, — дождалась тепла и улетела.

Есть над чем поразмыслить. Чему учимся? Можно научным, терминологически грамотным языком. И иначе тоже можно. Учимся воспитывать вкус, знакомиться с собой, со своей музыкальной интуицией. Слушать ее. В каком-то смысле ритмика и есть что-то вроде зеркала, в котором можно увидеть себя настоящего. Отогреться, пока там за окном не очень. А потом обязательно дождаться тепла и полететь.

• 

• 

Занимаемся с группой 4-х летних малышей.

Учительница:

— Только что музыка играла как? Правильно, громко. А есть в музыке такое специальное слово, которое используют музыканты, когда громко. Это слово «форте». Давайте вместе скажем это слово: фор-те.

И эхо вразнобой: форте… форте… форте.

Саша:
— А у меня есть машина, и она также называется. «Форт»!

• 

Соня, 6 лет.

На полу стоит красный саквояж. В нем треугольник, блокфлейта, две деревянные палочки, колокольчик, восемь картонных дисков, обшитые цветной шершавой материей (не спрашивайте). И прозрачный мешок, расшитый золотистой ниткой. А в нем – три десятка крошечных игрушек. Изредка туда попадают два-три нотных сборника, нотная тетрадь и ручка, но они там не главные. Главные – вон те все.

В сердце Сони живет крошечный нетерпеливый бельчонок. При виде волшебного мешка он норовит впрыгнуть в него прямо с головой еще в прихожей. Соня успевает поймать его за загривок и, сдерживаясь из последних бельчоночьих сил, проворно распускает узел пальцами, чтобы золотая нить не запуталась.

Соня знает каждую мелочь-игрушку в мешке наизусть и каждую неделю умудряется обнаружить в нем что-то новое. Сейчас она с изумлением разглядывает оранжевый цилиндр от «киндера» (он же «золушкина тыква) и недоверчиво интересуется:

— А где вы взяли вот эту? А куда дели такую же желтую?

Конечно, сейчас сразу вспомню, куда я дела такую же синюю. То есть желтую. Но бельчонок уже жадно впился лапками в велюрового пальчикового попугая, который сегодня исполнит роль Петушка-Золотого Гребешка.

В музыкальном спектакле «Колосок» есть Петушок и два мышонка. Ну нет у меня петушка. Миллион всего есть, а этих нет. Зато есть попугай, слоненок и щенок. И они мохнатые и цветастые. И хорошо, в музыке без цвета и тепла никак. Деревянная палочка – колосок, два обшитых картонных диска – жернова. Песенки мышат и Петушка разными голосами, и – самое простое: шаги-четверти, бег-восьмушки. И поскорее, пока не началось, пока не усадили — петь, танцевать, рассматривать, трогать, играть, зависать…

И не мешать. И не мешать.

• 

Соня, 7 лет.

Тетя учительница:
— У человека есть сердце, и пока оно бьется, пока есть пульс, человек живет, — назидаю я. — В музыке тоже всегда есть пульс, и пока он есть музыка живет. Такой пульс называется «музыкальный размер».

Соня:
— А вот я тоже не могу без сердца прожить. И еще без фортепиано не могу. А моя бабушка Соня так вообще. Если она хоть один день без фортепиано, то, говорит, сразу того.

Вот, товарищи. Один день без фортепиано и того.

• 

Сегодня, говорят, день музыки. По этому поводу хочется рассказать об одном случае на уроке ритмики.

Есть одно ритмическое упражнение на музыку Глиэра, которое не представляется возможным сделать детям раньше 4-го класса. Его специфика в том, что в нем много музыки и мало движения. И для его исполнения нужно и пластическое мастерство, которого еще нет у малышей, и высокий уровень слухового контроля. Оно длится примерно полминуты и состоит четырех крошечных шагов и 4-х взмахов руками. Это всё. Соль в том, что эти взмахи не одинаковые: два из них – руки поднимаются не выше плеч, и тем же путем возвращаются в исходное положение. А вот третий…

А вот третий. Мелодия в одно мгновение вдруг выплескивается праздничным фейерверком одновременно с падающими со скалы в морскую пучину басами, волна подхватывает танцующего на полупальцы, а руки взлетают вверх и сталкиваются тыльными сторонами кистей. Ты вытягиваешься в струну и каждой клеточкой тела чувствуешь Точку Золотого Сечения. И невозможно услышать иначе, если изучил, принял и вжился в эту интерпретацию движения тела и души в согласии с музыкой.

Получилось так, что за роялем оказался новый человек. Хороший, грамотный пианист, но не знавший на тот момент замысла. Мы дошли до этого этюда и, так как «учить» и «отрабатывать» традиционным способом его занудно, договорились с детьми слушать внимательно музыку, которая «подскажет». И вот, подходит дело к третьему музыкальному предложению, кульминационному взмаху, а в музыке – тишь да гладь. А в глазах ребят – никакого восторга, одно недоумение. И тут меня такая злость взяла. Я смотрю через плечо в ноты… и осознаю, что пианистка права. И формально нет там в нотах ни бури, ни плеска, а есть только указание играть чуть громче, чем в начале.

Когда музыка закончилась, мы все вместе говорили о разных интерпретациях. О том, как музыканты взаимодействуют в ансамбле и какие неожиданные повороты могут произойти прямо на концерте. Договорились сделать еще раз – так, как подскажет музыка, а концертмейстер предложит свое прочтение. Импровизируем. Вообще импровизация – это какой-то особенный вид внимания. И вот я вижу уже не поверженных шестым уроком первой смены умотанных 10-ти летних детей, а тонко чувствующих музыкантов. Всё вокруг превратилось в слух, а мир в эти мгновения познается таким неспешным, тихим, непопулярным в наше время, но таким нужным темпом.

• 

Ей 16. Она играет каждый день, но только себе и для себя самой. Ее сцена — это ее комната. У нее много разных и глубоких интересов, но музыкальная часть жизни ей особенно важна. Мы знакомы недавно и видимся раз в неделю.

А еще она в прошлый раз сказала «только вы имейте в виду, дома я играю лучше, чем у вас».

Вооот. Раз — и выбить у учительницы почву из-под ног. Только к какому месту теперь это «имение в виду» пристегнуть. Вот эти все запас прочности, минимальные средства-максимальный результат, пройти все круги технических и творческих мук: чего, не надо уже что ли?

Самый уязвимый товарищ в этой истории, как оказалось, внутренний профессионализм: он первым теряет самообладание. В ноктюрне Шопена есть мажорный эпизод с повторяющимся пунктирным ритмом: 8-я с точкой и 16-ая и следом четверть. И тут выясняется, что есть навык читать ноты с листа, а вот ритм играется по слуху.

Отлично, думает профессионализм, сейчас я быстренько расскажу про группировку внутри размера, распределю группу из четырех 16-ых на 3+1, и мы чудненько заговорим на одном языке.

Но здесь так нельзя, здесь все по-другому. Слишком мало времени, и само время идет по-другому. И вот сидишь ты соображаешь. А потому говоришь «Вот… вот очень торжественная тут музыка: там, та-дам!».

И как же трудно в этот момент.

Дальше по очереди «откидываются» цель, результат. С ними вообще все не так, как в привычной школьной зачетно-экзаменационно-концертно-конкурсной жизни. Они другие настолько, что долго перестраиваешь мозги, чтобы начать их хотя бы замечать, не то что двигаться в их сторону.

— Ой, вы знаете, а мне раньше никто не говорил такие важные вещи. Когда я только начинала разбирать этот ноктюрн. Спасибо.

Время тогда не пришло, вот и не говорили, вслух размышляю я.

И обе мы чувствуем, как мир за этот час стал лучше, и гармонии в нем добавилось, и доброты. «А мы, а как же все мы?» кричат профессионализм, результат, цель, запас прочности, упорство и труд. А вот никак, братцы. Шопен не только для вас таких респрекрасных старался. Думаю, он даже был бы рад, если бы услышал сегодняшнее не самое совершенное в мире, но искреннее исполнение.