• 

Я была во 2 классе.

ЦМШ уже переехала на Бульвар Карбышева, и уроки по специальности иногда проходили дома у моего преподавателя — Рены Мидхатовны. Хорошо помню дом, лифт, дверь справа, комнату и рояль – очень неровный и тугой (по сравнению с моим ушатанным пианино «Красный октябрь»). Из него нужно было все время «доставать» звучание и «добирать» piano. Моим слабым детским пальцам это было трудно, и, когда через тусклую и невнятную, особенно в этюдах, болтанку вдруг проглядывала хотя бы одна нормальная нота, мы обе радовались.

Дело близилось к экзамену. Мы работали над одной из «медленных» инвенций Баха, где надо было огого как «доставать» и «добирать». От этого я, видимо, сидела, завязанная в узел, и как-то уже было никому не весело.

И тогда она стала рассказывать о Бахе, о его жизни, вере. Разговор постепенно перешел на тему утраты и ее переживания, и какую-то картину (или икону?) Мадонны. «Глаза, полные невыплаканных слез», сказала она тогда. А потом предложила сыграть эту инвенцию еще раз. Она зажгла свечу и выключила свет.

До сих пор помню этот момент. Оказалось, нужно было оказаться в темноте, чтобы произошло чудо: превращение Звука в Свет. И ты уже не можешь, не имеешь права отнестись к нему иначе. Ты физически чувствуешь себя проводником, выпрямляешь спину и расправляешь плечи. И даже руки сами приспосабливаются, потому что теперь как никогда ясно: ЧТО стало главным, важным, а что ушло на второй план.

Мы обе понимали, что впотьмах я, скорее всего, могу нахватать фальшивых нот, но дальше произошло мое еще одно удивительное открытие. Это не было озвучено, но в момент выключения света мне официально дали право на ошибку. Можно сказать, выдали «разрешение» на несовершенство. Но одновременно с этим, подняли на тот уровень духовной ответственности, где ты оказываешься смелым, сильным и свободным Мастером. Потому что творишь. А когда творишь, все трудное, что было на пути к этому – получается.

Разрешение на несовершенство я храню до сих пор. Иногда нащупываю в кармане и, бывает, передаю такое же дальше. Вдруг для кого-то оно станет маячком. Все-таки очень важно знать, что оно есть.

А думаю я о том, что невероятная удача пережить такой опыт в детстве. Спасибо.

• 

Когда дети впервые слышат какую-нибудь незнакомую мелодию, иногда появляются они: маленькие пляшущие человечки. Они «танцуют» музыку пальцами одной руки на ладошке другой.

Этому приему меня учили в детстве на ритмике, в Центральной музыкальной школе. Звучать может и старинный танец Генделя или Баха, и протяжная прелюдия Бертини, и незамысловатая народная песня. В любом случае тот, кто хоть раз пробовал таким образом исполнить ритм незнакомой мелодии без подготовки, одновременно с ее звучанием, знает, что сделать это с первого раза без ошибок – невозможно. Даже человеку с хорошим музыкальным опытом. В попытке быть предугаданной и «предуслышанной» мелодия то и дело «обманывает» пляшущего человечка. Кажется, должна быть остановка, а музыка разливается каскадом мелких длительностей; или, наоборот, в мелодию приходит долгожданная пауза, а человечек так и не может остановить бег, начавшийся в предыдущей фразе (детям это, кстати, особенно трудно – перейти с бега на шаги или сделать после бега один шаг). Мышечная память пытается догнать слуховую, которая и сама еще только нащупывает ритмические и интонационные изгибы новой пьесы. Но вот после четвертого, пятого, шестого проигрывания вдруг видишь, как меняется танец на ладошке. Все больше уверенности и мастерства. Они все меньше спотыкаются, а у каждого из них проступает свой собственный характер: робость или артистичность, суетливость или величавость, серьезность или шутливость. И вот уже слышится даже и не Бах, Гендель или Бертини, а собственная «человечковая» музыка. Она родилась и уже живет своей жизнью в особом, специально отведенном уголочке души.

Мне нравится думать, что именно эта музыка внутри, которая в детстве узнается и постигается в том числе и в компании с пляшущим человечком, и есть та, настоящая. По крайней мере, когда приходится слышать слова «музыкальный человек», «музыкальное воспитание», выплывает именно этот образ.

Рома, 13 лет

Заходит в комнату для занятий, закрывает за собой дверь.

— Извините, просто я люблю, когда дверь закрыта. Я себя так комфортнее чувствую.
— Да, пожалуйста, — отвечаю, — я совсем не против.

У нас необычные занятия. В детстве он не занимался музыкой. А недавно у него проснулось «как там все это устроено», и он решил попробовать. Занятия раз в неделю, иногда реже. В виду расписания и характера уроков мы не имеем возможности выбрать музыкальное сочинение/несколько сочинений и методично доводить их до белого каления (зачеркнуто) уровня игры на зачете. Так что в помощь нам – рассказы из истории музыки, намек на сольфеджио, немножко читки с листа, свобода творчества и импровизация в большом количестве, в том числе и моя.

— У меня к вам, Рома, сегодня такое предложение, — начинаю я (называю Рому на «вы»: на первом же уроке показалось, что с ним правильно общаться именно так. Кажется, это не было ошибкой). – Я запланировала сегодня «концертное» занятия на новогоднюю и рождественскую тему. Написано много музыки, и с некоторой я хочу вас познакомить.

— Спасибо, я готов вас слушать, — присаживается на стул рядом, выражает заинтересованность.

История о пьесе Шумана «Кнехт Рупрехт» из «Альбома для юношества», которая в советском издании называется «Дед Мороз». И не одно поколение учителей и учеников «ломают голову» над образом свирепого деда, в то время как эта музыка — про его западного антипода. С пустым мешком и букетом хворостин он ходит по домам, чтобы наказывать и забирать к себе не достаточно благочестивых, как считают их родители, детей.

И выхожу я, так сказать, на арену с рассказом, а Рома так легко перехватывает мою мысль и говорит:

— Дык они просто не знали (советские издатели) кто такой Крампус!

Я, конечно, удивилась, не каждый ребенок знает про Крампуса и сходу слышит его грохочущий стук в дверь в пьесе Шумана.

— А вы откуда знаете? – осторожно спрашиваю.
— Да я вообще интересуюсь всякой этой чертовщиной, мы в школе даже спектакль сами ставим.
— Про Крампуса?! А, может, вам в качестве музыкального ряда пригодится эта пьеса?
— Не, не пригодится. Там не надо. И вообще, мы его уже заменили.
— Почему?
— Пришлось вводить вместо него антипода Снегурочки, потому что… у нас женских ролей не хватало.

• 

Подтекстовки на всякие маленькие попевки и музыкальные отрывочки – это помощь и поддержка. Главное, с ними никто не замечает трудности и монотонности.

У А.Д. Артоболевской есть в ее сборнике три упражнения Ганона из первого десятка, которым она дала названия: «Гусеница», «Рыбак», «Танкист». Два из них «Рыбак» и «Танкист» со стихами, и это красота. Со словами яснее и понятнее, легче играть и труднее сбиться. А для «Гусеницы» мне что-то не попалось. А было очень надо. Сочинила. В общем, пожалуйста, пользуйтесь.

ГУСЕНИЦА (Упражнение №1 по Ш. Ганону)

Выползает гусенИчка
И садится в электричку
Не забыв свои вещички
Прихватив из дома спички
И водичку, и водичку
В гости ждет ее сестричка
Есть шашлык из ежевички

И вниз:

Вот поели и попили
И обратно покатили
Вышло время – что же делать
На работу ровно в девять
Что-то топят очень жарко
Лучше спать на лавке в парке
Дома ждет ее собака
Под дождем гулять однако
ААААААА!!!!!

• 

ПРОДОЛЖЕНИЕ про мальчишек Ваню и Рому и Паразавролофа.

Что сделал Ваня, 6 лет.

Первое «Ду-ду-дууууу» на ноте «до» В. сыграл ГРОМКО. Он отчаянно взмахивал рукой, потому что уже успел соотнести амплитуду руки и силу звука.

К следующему «Ду-ду-дууууу» Ваня подобрался, а его рука почти замерла над клавиатурой. Пыхтя и высовывая от старания язык, он стал нажимать на клавиши с их поверхности: ему понадобился ТИХИЙ звук, чтобы изобразить крик Паразавролофа издалека. Получилось не совсем ровно по звуку: что-то вылезло, а что-то, наоборот, провалилось. Но его замысел совершенно точно был в уменьшении силы звука.

О том, что Ваня выполнял именно эту художественную задачу, можно говорить еще и потому, что второе «Ду-ду-дууууу» прозвучало медленнее. А у детей это очень часто сопряжено со старанием сыграть тихо. Фразу «Я нашел едууууу» Ваня снова исполнил на форте. В этом случае получилась сказка: Первый Паразавролоф пригласил Второго, и они пошли есть к Первому.

Дальше мы «рассказали» еще несколько историй при помощи изменения звука.

Что сделал Рома, 13 лет.

— Я попробую нажать педаль, сказал Рома.

В отличие от Вани, он до нее без труда дотягивался. Дальше он сыграл всю попевку на одной правой педали, и был счастлив от получившегося эффекта звучащего пространства, в котором перекрикивались ящеры.

— Давай придумаем что-нибудь еще, — предлагаю я.

Тогда Рома снова нажал правую педаль. Первое «Ду-ду-дуууу» он сыграл, как и было раньше, в первой октаве, а второе – отнес на самый верх, получилась четвертая октава. И эффект пространства получился еще круче. Звук как средство выразительности он использовать не стал, но хочется заметить, что звук был мягким, матовым, «импрессионистическим».

Столько открытий всего за 15 минут.

Оба мальчика, Ваня (6 лет) и Рома (13 лет) занимаются с начала этого учебного года, и у них прошло по 2-4 урока. Ваня попросил маму и папу о занятиях, чтобы научиться играть на фортепиано. У Ромы был более исследовательский мотив – разобраться, как здесь все в этой нашей музыке устроено.

Ну, а у нас дома живет пятилетний юноша. И мамы мальчиков (а, может быть, даже девочек) меня поймут: главная литература в нашем доме – о динозаврах. Атласы и справочники, большие и маленькие фигурки, наклейки и паззлы. И всех их я люблю как родных, а Паразавролофа уже, кажется, почти усыновила.

Поскольку мир динозавров – естественная среда нашего обитания, то на музыкальном занятии я просто не могу их не упоминать. И когда стало очевидно, что это вызывает у детей изумление, интерес и восторг, я начала бессовестно этим пользоваться.

А теперь возвращаемся к мальчишкам Ваня и Рома Оба они уже немного начали ориентироваться на клавиатуре, и я им предложила провести эксперимент с попевкой «Крик Паразавролофа».

Щас спою. В первой октаве, двумя руками попеременно, играется мелодия на слова «Ду-ду-дууууу, ду-ду-дууууу, я нашел едууууу!!!». Тонко, не правда ли? Мелодия по пяти ступеням до-мажора: до-до-дооооо, до-до-дооооо, соль-фа-ми-ре-доооо.

Ну и, наконец, мы подходим к самому эксперименту. Я задаю мальчикам вопрос: что теперь нужно сделать с музыкой, чтобы в этой истории появился второй Паразавролоф? Как будто один из них – у нас в комнате, а другой – на другом конце двора и они перекрикиваются?

— Я совсем не жду правильного ответа, его, в общем-то, нет,- говорю я.
— Я понял, — говорит Рома (тот, что постарше), — тут как в литературе…

И каждый придумал свой вариант, который я опишу в продолжении.

• 

Ему 7. Он сидит за пианино. По его щекам катятся крупные горькие слезы. Это началось прямо сейчас, на уроке, при повторе первой половины менуэта Баха после первой вольты, когда он «потерял» текст, и его пальцы заплутали на клавиатуре. Это – ни больше, не меньше – всё, что я знаю об этих слезах. Он плачет беззвучно. Молчу и я, потому что не знаю, про что сейчас можно говорить. Только ни в коем случае не задавать дурацких вопросов. Но чтоооо?!

Может быть он не смог простить себе ошибки. Может быть он думает, что папа с кухни услышал его ошибку и не будет им гордиться. Может быть он вспомнил, что мама сейчас уйдет на работу, и уже скучает. Может быть задето его честолюбие. Может быть хотел в туалет и стеснялся отпроситься. Устал. Занятия начались вместо любимого мультфильма. Может быть он уже боится этих идиотских «Ну, что ты плачешь? Ну, чего? Ой, ну, нашел из-за чего плакать, это же такая ерунда».

Чтобы не задеть его рану (знать бы еще где она находится), начинаю говорить. Ни слова, ни кивка головы, не изменения характера плача – ничего я не получаю в ответ. А может быть, он плачет не мне?

— Позовем маму?

В ответ еле уловимый кивок головы. Приходит мама. Он молчит. На ее вопросы – молчит. Бросается на диван и утыкается в подушку. Еще 5 минут мы с мамой говорим – обо всем дежурном, нелепом, несущественном. Какое все это имеет значение по сравнению с его слезами. Он слышит, как мы бубним в прихожей, потом щелкает замок и закрывается дверь. Я ушла.

Мне 9. Я сижу за роялем. По моим щекам катятся крупные горькие слезы.

Я не помню, почему я расплакалась. Может это было что-то совсем неважное. Может это настолько важное, что память утрамбовала это в «не помню», и теперь оно бродит призраком по кладбищу неотпущенных переживаний. Может быть не смогла простить себе ошибку. Или почувствовала, что я больше не предмет для гордости близких. Или хотела в туалет, но постеснялась сказать, потому что мои чувства и желания могли кому-то показаться такими дежурными, нелепыми и несущественными по сравнению с тем великим, чем сейчас со мной занимаются. Или не поняла, что от меня хотели. Или среагировала на резкость. Может быть я уже боялась этого «ну, нашла, из-за чего плакать».

Мне задают вопросы, те самые, которые «ну что ты плачешь, что случилось», но я их плохо слышу. Я только чувствую, что горе и что слезы соленые.

— Это же ерунда, это же такие мелочи, они совсем не стоят слез. Давай, соберись и продолжаем.

Я утираю сопли, собираю волю в кулак – другой опции не предусмотрено. Только бы еще кто-нибудь не увидел, как я плачу. И мы продолжаем.

• 

Таня, 6 лет

Только начали заниматься, третье занятие. Ребенок с явно выраженными музыкальными способностями: хорошим музыкальным слухом, длинной памятью и нормальным чувством ритма. Из быстро схватывающих. Есть тенденция зажимать руки, что является предметом моего пристального внимания и ненавязчивой заботы.

Есть известное упражнение у А.Д. Артоболевской «ставить подковки на пальцы». Нужно взять ладошку ребенка в свою руку и карандаш. Обратную (противоположную острому концу) сторону карандаша упереть в полукруглую косточку у самого ногтя и по очереди поднимать каждый палец так, чтобы палец оказался максимально круглым, а рука совершенно свободной. Сначала по очереди на одной руке, потом на другой. Неспешное такое действо, всесторонне расслабляющее. Во время очередной такой медитации – смотрю, что-то вид у Т. подозрительный и взгляд какой-то не сфокусированный.

— Я сейчас засну, — медленно произносит Т. и задремывает…

Мне кажется заснуть в ежовых рукавицах учителя по музыке – это красиво.

• 

Ира, 12 лет

Впервые в жизни разбирает фугу из «Хорошо темперированного клавира» И.С. Баха. Шесть диезов, три голоса, все в шестнадцатых, постоянно меняющаяся группировка, в нотах черным черно. Мрак, в общем. Только по голосам, только со счетом вслух, только очень медленно – идет. Трудно, но идет. Делим большое и непонятное на маленькое и обозримое, маленькое – на крошечное и совсем простое. Обсуждаем методику разбора, подходы, приемы. Попадается очень трудный такт, который после нескольких проигрываний – ноты, знаки, ритм, аппликатура, наконец, начинает получаться.

— Вы меня простите, пожалуйста – поднимает на меня ясный взгляд и смущенно улыбается, — простите, что я так туплю. Я вообще очень медлительная.

— Знаешь, — говорю, — ты не медлительная, ты вдумчивая. И это не плохо и не хорошо, это особенность восприятия. Все мы разные, что делать – природа так распорядилась: кто-то схватывает налету, а кому-то нужно время, чтобы пропустить через голову и сердце. И между прочим, такая вдумчивость и неторопливость — это очень хороший ресурс. Такие люди очень хорошо умеют планировать. Например, они никогда не начнут разбирать новое сочинение за три дня до концерта, потому что знают: это не их путь. Они начнут загодя, распланируют время и подойдут к выступлению с ожидаемым результатом.

Медлительность, профнепригодность, бездарность – люблю их нежно. Верные наши спутники, кем бы мы без них стали – да дворниками же. Понятно, что этим одним разговором я ничего не изменю. Такие «детские» комплексы самые едкие. Знаю много тех, кому так говорили. Мне самой тоже много чего говорили. Очень неуютно думать, что вдруг когда-нибудь поучаствуешь в такой лаже и увидишь себя тем самым, кто эти слова произносит.

• 

Расскажу историю про домашние занятия и про разное понимание некоторых процессов.

Взрослый рассказал, что ребенок дома забывает напрочь все, что было на нашем занятии, не может ничего воспроизвести. Взрослый обескуражен.

— Хорошо, — говорю я, — давайте будем разбираться.

Вообще странно такое слышать. Ребенок хорошо движется, он фантастически усидчив для своих шести; уверенно продирается через трудности басового ключа и учится, учится играть по нотам. А забывает что-то – ну… он же ребенок, не компьютер. Вспомню, как я занималась в этом возрасте и класса до 4-го – тут помню, тут не помню.

— Мы, когда дома сами занимаемся, — говорит Взрослый, — я его спрашиваю, а он мне не может ответить. Понимаете, тут в нотах одно написано, а вы говорите — другое. Я не музыкант и я не понимаю, спрашиваю его — и он не понимает, говорит «я не знаю, я забыл». В силу своей специальности я жесткий логик, а тут все совершенно все по-другому!

Эээ. Ну, ясно. У нас-то тут сплошная романтическая взбалмошность и творческая противоречивость. Куда уж до логики. И все-таки я так и не могу понять, где это в этюде Черни и менуэте Баха могла сказать что-то не то, что есть в нотах. Задаю наводящие вопросы дальше, слушаю ответы.

— Ведь ноты – это же как книга, ведь правильно?
— Да, — говорю, — примерно.
— Так он не умеет читать ноты.
— Он умеет читать ноты, — удивляюсь я, — и даже лучше, чем многие в его возрасте.
— Но когда я его спрашиваю «что это, а вот это что?» в нотах, он не может ответить.

Вот оно что. Кажется, дошло.

— Я правильно понимаю, Вы его просите прочитать ноты с названиями и длительностями СЛОВАМИ? То есть, это половинка ре малой октавы, а это четверть ми второй октавы?

— Ну, чтобы он мог это прочитать и сыграть.

Ну вот, вуаля. То есть для Взрослого очевиден факт, что знание музыкального сочинения определяется прочтением нотного текста словами б у к в а л ь н о, как книга. И тогда он сможет с той же скоростью интерпретировать его на рояле также бегло, как читает хорошо подкованный к школе ребенок. Да, я не уточнила, что на уроках мы сейчас на стадии выучивания отдельных рук и постепенного их соединения. Кроме того, по-видимому, когда ребенок почувствовал, что его дома «экзаменуют», растерялся. Возможно, он забыл, что эта штуковина называется «половинка ре малой октавы», зато он, посмотрев в ноты, может ее найти на клавиатуре, сыграть нужной рукой и правильным пальцем и посчитать вслух «раз-и-два-и». Или он знает слово «половинка», но не знает ответ на вопрос «что это?». Потому что на уроке его не учат отвечать на вопросы, а учат использовать эти явления в игре на рояле. А что такое «звук», «ритм», «темп»? Нас, махровых спецшкольников, эти определения догнали только в 8 классе на теории музыки, но это не значит, что мы до этого их не применяли.

В связи с этим вспомнила историю про девочку, которая «неудачно» протестировалась в 1 класс. Ей на собеседовании начали показывать пластмассовые фрукты – яблоко, грушу, банан, а потом спросили «как это все вместе называется». Девочка замялась, растерялась и не вспомнила слово. Ну, маме, ясное дело – «что же вы же, как же так, вам в первый класс, а вы не знаете» и все в таком духе. И вот идут мама с девочкой домой, обе в расстройстве. И вдруг девочка вскрикивает: «Мама, я вспомнила, как это называется. МУЛЯЖИ!!!»